Официальный сайт Александра Городницкого

УРОКИ ИСТОРИИ

В те школьные годы, которые

Теперь – как эпоха былин,

Мне были уроки истории

Милее иных дисциплин.

Ещё не в ладу с математикой,

Я табель не мог уберечь

От троек, но слушал внимательно

Историка пылкую речь.

Ночами, не дав успокоиться,

Сквозь сны проносилась мои

Татарская пыльная конница,

Варяжские плыли ладьи.

В озноб загоняла Кастилию

О гёзах тревожная весть.

Сто раз перечитывал «Тиля» я

И рад бы ещё перечесть.

Итожа познания, куцые

Как старенькое пальто,

Я верил, как все, в революцию,

А больше, увы, ни во что.

И даты восстаний внезапно мне

Приходят на память опять.

Меня разбудите хоть за полночь, –

Я все их отвечу на пять.

А в окнах, где строки плакатные

Идти призывали вперёд,

Чернели руины блокадные

Напротив соседних ворот.

Над зеков предсмертными стонами

Позёмкой мела Колыма.

Учила нас жизни история

И всё научить не могла.

1998

 

 

УЛИЦА ВРЕМЕНИ

В Петропавловской крепости улица Времени.

Из какого бы ни был ты рода и племени,

На соседей похожий, постой и задумайся, —

Ты всего лишь недолгий прохожий на улице.

В Петропавловской крепости улица Времени.

Из таежной веками вела она темени

Двухголового кочета с тощими перьями

От уездного царства к великой империи.

В Петропавловской крепости улица Времени

Равнодушной Неве придает ускорение,

Направляясь навстречу земному вращению,

И не будет обратно уже возвращения.

В Петропавловской крепости улица Времени, —

Звон задевшего саблю гусарского стремени,

Метронома блокадного стуки нечастые.

Здесь ни дня не могу задержаться, ни часу я.

Повстречать не могу здесь ни в зиму, ни в лето я

Тех, кто раньше прошел, и за мною последует.

В Петропавловской крепости улица Времени, —

Поминальных огней пискаревских горение

Над травою могил, что закопаны наскоро,

Грохот пушек над площадью зимней Сенатскою.

По торцам громыхают кареты старинные.

За собою уводит дорогою длинною

В Петропавловской крепости улица Времени,

Что уходит всегда лишь в одном направлении.

2013

 

 

КИНОХРОНИКА

В черно-белом чаду кинохроники

Время кружится наоборот.

Гимназисты несутся на роликах,

Новомодный танцуют фокстрот.

Поп читает беззвучную проповедь.

Сотрясают разрывы редут.

Цеппелины плывут над Европою,

И в атаку солдаты идут.

Дым беззвучный висит над усадьбою,

И беззвучное плачет дитя,

И несутся свирепые всадники,

Над папахами шашки крутя.

Те, кто будут войной перемолоты,

И бессрочный получат покой,

В кадре живы пока что и молоды,

И приветственно машут рукой.

Там витает над городом брошенным

Отмененный со временем флаг.

Без улыбки прощаемся с прошлым мы

И проститься не можем никак.

И смеяться, придя на свидание

С прошлым веком, желания нет,

Потому что мы знаем заранее,

Чем закончится этот сюжет.

Неуместна любая ирония

В час, когда, занавесив окно,

Снова смотрим забытую хронику

Из эпохи немого кино.

2008

 

 

ЛЮБИТЕ РОДИНУ

Когда метель за окнами шальная

Свирепствует, порою, иногда

Учительницу нашу вспоминаю,

Войною опаленные года.

Она твердила по сто раз когда-то

Голодным ленинградским пацанам:

«Всегда любите Родину, ребята», —

За что любить, не объясняя нам.

Был муж ее в тридцать седьмом расстрелян,

А мать ее в блокаду умерла.

«Любите Родину, ведущую нас к цели!

Любите Родину и все ее дела!»

Она болела тяжело под старость.

Ушла ее седая голова.

И все, что от нее теперь осталось, —

Вот эти лишь наивные слова.

Я к ней несу цветочки на могилу

И повторяю по сто раз на дню:

«Любите Родину, покуда будут силы».

За что любить, увы, не объясню.

2006

 

 

ОТ ГОСТОМЫСЛА ДО ПЕТРА

Полузабытая пора,

Далёкие века.

От Гостомысла до Петра

Дорога далека.

В леса, где лют гиперборей,

Загнала нас орда.

Мы от рождения морей

Не знали никогда.

Метели сумеречный бег,

И шорохи дождя.

Мы жили по верховьям рек,

До устья не дойдя.

То Дон, то Калка, то Угра,

То волжская лука.

От Гостомысла до Петра

Дорога далека.

Но, утомлённые в боях,

Мы знали, что не зря,

Седобородый пел Боян

Нам песни про моря.

И вспоминали мы опять

Под наговор струны,

Что мы не рождены летать,

Но плавать рождены.

Хотелось верить нам словам,

Что разойдётся мрак,

Что мы пошли не от славян,

И предок наш – варяг.

На сухопутье душно нам,

И мы из века в век,

Упорно тянемся к морям

По руслам наших рек.

29.11.2018

 

 

КИТЕЖ

На холодной озерной перкали

Черной ряби славянская вязь.

Город Китеж идет в зазеркалье,

Отраженьем своим становясь.

Помолись чудотворной иконе,

Чтобы близкой избегнуть беды.

Разлетятся татарские кони

И застынут у самой воды.

Обернувшись серебряной тканью,

Сберегая свой праведный люд,

Город Китеж ушел в зазеркалье,

Не дожив до раскола и смут.

Эту северную Атлантиду

Не отыщет никто никогда.

Только вдруг под придонною тиной

Заблестит куполами вода,

И на льду, заметенном метелью,

Ожидая над лункой улов,

Рыболовы услышат с похмелья

Тихий благовест колоколов.

1999

 

 

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ

С юных лет причастен славе,

Хитроумен и не стар,

Александр Ярославич

Делал ставку на татар.

Он в Орде на брюхе ползал,

Позабыв, что был велик,

Чтобы взять, пока не поздно,

На княжение ярлык.

И доподлинно известно:

Крови на руках его,

Не немецкой и не шведской, —

Русской более всего.

В мастерстве не зная равных

Бить захватчикам челом,

Он своими был отравлен,

И, возможно, поделом.

Пес свирепого Батыя,

Стариков гроза и жен,

В православные святые

Был он после возведен.

Вековой печальный опыт

Не добавил нам ума, —

Нам опять страшней Европа

Азиатского ярма.

2013

 

 

РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ

Не от стен Вифлеемского хлева

Начинается этот ручей,

А от братьев Бориса и Глеба,

Что погибли, не вынув мечей.

В землю скудную вросшая цепко,

Только духом единым сильна,

Страстотерпием Русская церковь

Отличалась во все времена.

Не кичились седые прелаты

Ватиканскою пышностью зал.

На коленях стальных император

Перед ними в слезах не стоял.

Не блестел золотыми дарами

Деревенский скупой аналой.

Пахло дымом в бревенчатом храме

И прозрачной сосновой смолой.

И младенец смотрел из купели

На печальные лики святых.

От татар и от турок терпели,

Только более всех – от своих.

И в таежном скиту нелюдимом,

Веру старую в сердце храня,

Возносились к Всевышнему с дымом,

Два перста протянув из огня.

А ручей, набухающий кровью,

Все бежит от черты до черты,

А Россия ломает и строит,

И с соборов срывает кресты.

И летят над лесами густыми

От днепровских степей до Оби,

Голоса вопиющих в пустыне:

“Не убий, не убий, не убий!”

Не с того ли на досках суровых

Все пылает с тех памятных лет

Свет пожара и пролитой крови,

Этот алый пронзительный свет?

1988

 

 

ПЛАЧ МАРФЫ-ПОСАДНИЦЫ

(песня)

Крупа просыпается с неба,

Зима приближается к марту.

По рыхлому талому снегу

Увозят посадницу Марфу.

Храпят отдохнувшие кони,

Кричат у дороги вороны.

Со всех четырех колоколен

Плывут похоронные звоны.

– Мой город, надломленный колос,

Что встал у обочин, рыдая,

Рассыплется медный твой голос

На тихие слезы Валдая.

Снести тебе будет легко ли

Чужих самодержцев законы?..

Со всех четырех колоколен

Плывут похоронные звоны.

– Прощай, новгородское вече.

Умру среди дальних земель я.

Тебе уготовано вечно

Московского пира похмелье.

Ах, град мой, что весел и волен!

Ах, Волхова берег зеленый!

Со всех четырех колоколен

Плывут похоронные звоны.

1969

 

 

От беды не сулит избавленья

Ненадежный научный прогноз.

Мы глобального ждем потепленья,

А назавтра ударит мороз.

Снег повалит в окрестностях Рима,

Затвердеют моря, как металл,

И придет ледниковый период,

Что в семнадцатом веке бывал.

Никогда перед Яблочным Спасом

Не случалось напасти такой:

Выла вьюга прерывистым басом

Над замерзшей Москвою-рекой.

Опустела крестьянская миска,

Урожаи сгубила зима.

Не старайся напрасно, Бориска,

Не помогут твои закрома.

Смерть ступила костяшкою в стремя,

Мор и холод, проси не проси.

Потому-то и Смутное время

Началось на голодной Руси.

И молились монахи во страхе,

И не ведаем мы до сих пор,

Что причиною были не ляхи,

Не измена, не Тушинский вор.

А причина того, что случилось

В стародавние эти года, —

Византийского Господа милость,

Ниспославшего нам холода.

2006

 

 

САМОЗВАНЕЦ

Два пальца, вознесенных для креста,

Топор и кнут. В огне не сыщешь броду.

О, самозванство – странная мечта,

Приснившаяся русскому народу!

Отыскивая этому причину,

Я вижу вновь недолгую личину,

Народную беду и торжество,

Лжедмитрия бесславную кончину

И новое рождение его.

Что проку пеплом пушку заряжать,

Кричать с амвона, чуя смертный запах?

Сегодня ты им выстрелишь на запад –

Назавтра он воротится опять.

Под Тушино хмельную двинет рать,

Объявится с Болотниковым в Туле,

Чугунным кляпом в орудийном дуле

Застрянет, чтобы снова угрожать.

Не красоваться у Москвы-реки

Боярским, соболями крытым шубам,

К палатам опустевшим мужики

Идут толпой “с невежеством и шумом”.

И за веревку дергает звонарь.

И вызревает вновь нарыв на теле.

Дрожи, Москва, – грядет мужицкий царь!

Ликуй, Москва, – он царь на самом деле!

Его казнят, и захлебнется медь,

Но будут век по деревням мужчины

Младенцам песни дедовские петь

При свете догорающей лучины

И, на душу чужих не взяв грехов,

Все выносить – и барщину, и плети,

Чтоб о Петре неубиенном Третьем

Шептались вновь до первых петухов.

1979

 

 

САМОЗВАНЕЦ

(песня)

Нет у нас царя —

наяву и во снах.

Чудова монастыря

недостойный монах,

Этой стороною

бредешь или той?

Русью ли степною,

лесной Литвой?

Кровью оборванцев

муку замеси.

Любят самозванцев

у нас на Руси —

С кем делить бы хлеб нам,

судить да рядить,

После его пеплом

пушку зарядить.

Где же ты, желанный,

с багряным мечом?

Назовем Иваном,

Петром наречем,

Чтоб стоять над кручей

слаженным полком,

После — руки скручивать

узким кушаком.

Царское обличье,

плаха с топором,

Сами возвеличили —

сами уберем,

Мол, казните вора —

и он не в счет:

Настоящий ворон

летит еще…

1978

 

 

РОССИЙСКИЙ БУНТ

В России бунты пахнут черноземом,

Крестьянским потом, запахом вожжей.

Прислушайся, и загудит над домом

Глухой набат мужицких мятежей.

Серпы и косы заблестят на солнце, —

Дай выпрямиться только от сохи!

С пальбой и визгом конница несется,

И красные танцуют петухи.

Вставай, мужик, помазанник на царство!

Рассчитываться с барами пора!

Жги города! — И гибнет государство,

Как роща от лихого топора.

Трещат пожары, рушатся стропила,

Братоубийцу проклинает мать.

Свести бы лишь под корень то, что было!

На то, что будет, трижды наплевать!

И под ярмо опять, чтоб после снова

Извергнуться железом и огнем:

Кто сверху ни поставлен — бей любого, —

Хоть пару лет авось передохнем!

1972

 

 

СОЛОВКИ

(песня)

Осуждаем вас, монахи, осуждаем, —

Не воюйте вы, монахи, с государем!

Государь у нас — помазанник Божий,

Никогда он быть неправым не может.

Не губите вы обитель, монахи,

В броневые не рядитесь рубахи,

На чело не надвигайте шеломы, —

Крестным знаменьем укроем чело мы.

Соловки — невелика крепостица,

Вам молиться бы пока да поститься,

Бить поклоны Богородице-Деве, —

Что шумите вы в железе и гневе?

Не суда ли там плывут? Не сюда ли?

Не воюйте вы, монахи, с государем!

На заутрене отстойте последней, —

Отслужить вам не придется обедни.

Ветром южным паруса задышали,

Рати дружные блестят бердышами,

Бою выучены царские люди —

Никому из вас пощады не будет!

Плаха алым залита и поката.

Море Белое красно от заката.

Шелка алого рубаха у ката,

И рукав ее по локоть закатан.

Шелка алого рубаха у ката,

И рукав ее по локоть закатан.

Враз поднимется топор, враз ударит…

Не воюйте вы, монахи, с государем!

1972

 

 

МОЛИТВА АВВАКУМА

(песня)

Боже, помоги, сильный,

Боже, помоги, правый,

Пастырям своим ссыльным,

Алчущим твоей правды.

Стужа свирепей к ночи,

Тьмы на берега пали.

Выела вьюга очи —

Ино побредем дале.

Боже, помоги, крепкий,

Боже, помоги, святый.

Глохнут подо льдом реки.

Ужасом сердца сжаты.

Плоть мою недуг точит,

Грудь мою тоска давит,

Нет уже в ногах мочи —

Ино побредем дале.

Господи, твой мир вечен —

Сбереги от соблазна;

Льстивые манят речи,

Царская манит ласка:

«Много ли в цепях чести?

Покаянье беда ли?

Три перста сложи вместе!» —

Ино побредем дале.

Впору наложить руки.

Воют за плечом черти.

Долго ли сии муки?

Аж до самыя смерти.

Жизнь, моя душа, где ты?

Дышишь ли ты, жива ли?

Голос мой услышь с ветром! —

Ино побредем дале.

Тлеет ли свеча в храме,

Ангел ли в ночи трубит,

В мерзлой ли гнием яме,

В черном ли горим срубе,

Душу упокой, Боже, —

Долго мы тебя ждали.

Век наш на Земле прожит —

Ино побредем дале.

1991

 

 

СТРЕЛЕЦКОЕ УТРО

Мне видится смутно

Во сне по ночам

Стрелецкое утро,

Страда палачам.

Редеет с восходом

Рассветная хмарь.

На встречу с народом

Идет Государь.

Направил он лошадь,

Опухший от сна,

На Красную площадь,

Что кровью красна.

Там смертникам тесно, —

Бери хоть кого.

Там Лобное место —

Трибуна его.

Он плюнет с досадой,

Манжету порвав,

Возьмется за саблю,

По локоть кровав,

Похмельный и потный,

Надежа для всех,

Царь-воин, царь-плотник

И царь-дровосек.

Узнаешь ты, княже,

Правду земли.

Под плахою ляжешь

В красной пыли.

Красуясь отдельно,

С кола и до рва,

Бездумна, бестельна

Твоя голова.

Над свечкою утлой,

Мужик, помолчи.

Стрелецкое утро

Восходит в ночи.

Царю благодарствуй,

Оковы не рви, —

Твое государство

Встает на крови.

В нем царствует мудро

Мыслитель и кат,

И каждое утро —

Кому-то закат.

Печалью красивы

Не с той ли весны

Закаты в России,

И утра красны?

1973

 

 

ДВОРЕЦ ТРЕЗИНИ

(песня)

В краю, где суровые зимы

И зелень болотной травы,

Дворец архитектор Трезини

Поставил у края Невы.

Плывет смолокуренный запах,

Кружится дубовый листок.

Полдюжины окон – на запад,

Полдюжины – на восток.

Земные кончаются тропы

У серых морей на краю.

То Азия здесь, то Европа

Диктуют погоду свою:

То ливень балтийский внезапен,

То ветер сибирский жесток.

Полдюжины окон – на Запад,

Полдюжины – на Восток.

Не в этой ли самой связи мы

Вот так с той поры и живем,

Как нам архитектор Трезини

Поставил сей каменный дом? –

То вновь орудийные залпы,

То новый зеленый росток…

Полдюжины окон – на Запад,

Полдюжины – на Восток.

Покуда мы не позабыли,

Как был архитектор толков,

Пока золоченые шпили

Несут паруса облаков, –

Плывет наш кораблик пузатый,

Попутный поймав ветерок, –

Полдюжины окон – на запад,

Полдюжины – на восток.

1987

 

 

ПЕТРОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Эпоха просвещения в России, –

На белом фоне крест небесно-синий,

Балтийским ветром полны паруса.

Еще просторны гавани для флота,

На острове Васильевском – болота,

За Волгою не тронуты леса.

Начало просвещения в России.

Ученый немец, тощий и спесивый,

Спешит в Москву, наживою влеком.

Надел камзол боярин краснорожий.

Художник Аргунов – портрет вельможи, –

Медвежья шерсть торчит под париком.

Начало просвещения в России, –

Реформы, о которых не просили,

Наследника по-детски пухлый рот,

Безумие фантазии петровской,

Восточная неряшливая роскошь,

Боровиковский, Рокотов, Гроот.

Встал на дыбы чугунный конь рысистый.

История империи Российской

Пока еще брошюра, а не том,

Все осмотреть готовые сначала,

Мы выйти не торопимся из зала, –

Мы знаем, что последует потом.

1988

 

 

МЕНШИКОВ

(песня)

Лошади каурые, крепка снасть,

Лишь мосток некрашеный трещит.

С перепою хмурый он, князь, князь,

Государя нашего денщик.

Лошади по городу тук-тук,

Лошади по городу топ-топ.

А над ними ворона круг, круг,

На четыре стороны топь, топь.

Лошади по городу цок-цок,

А перед каретою цуг, цуг,

Жалован Ижорою герцог,

Государю Петеру друг, друг.

Государю Петеру камрад,

С голубою лентою камзол.

Если хама плетию — хам рад,

Ежели молебеном — хам зол.

Меж фасадов розовых вскачь, вскачь,

По снегу морозному вжик, вжик.

Кулинар березовых каш, каш,

Будешь ты в Березове жить, жить.

Скор за занавесками шаг, шаг,

Иноходи-поступи в лад, в лад.

Королевству Свейскому шах, шах,

Королевству Польскому мат, мат.

Сбруи позолочены, бренчат,

Колесо накатано, скрип, скрип,

А возле обочины — чад, чад,

Крепостных да каторжных хрип, хрип.

Им по свае молотом бить, бить,

Не сменив исподнее, пропасть,

Петербургу-городу быть, быть,

И на то Господняя власть, власть.

Колокол на Троице дон-дон,

Белая холодная пыль, пыль,

Скоро здесь достроится дом, дом,

А под ним болотная гниль, гниль.

По Неве над ребрами льдин, льдин

Крест могильный, веха ли — топ, топ.

Бубенец серебряный динь-динь,

Вот мы и приехали — стоп, стоп.

Ветер, словно леший, во лесах — лют,

Конские загубники, зима, стынь.

Седоку светлейшему — салют,

Душам позагубленным — аминь.

Вьюгой завивается снег, снег,

По-над их могилами синь-наст.

Новый начинается век, век —

Господи, помилуй и спаси нас!

1992

 

 

ПЕСНЯ О ПОДМЕНЕННОМ ЦАРЕ

(песня)

Валерии Биткиновой

Нам священник говорил на обедне,

Будто в царстве-государстве соседнем,

Где холодная вечерняя заря,

Подменили немцы нашего царя.

И в палате государевой тронной

Самозванец тот сидит подмененный.

Подмененный нами правит на Руси.

Ты нас, Господи, помилуй и спаси.

У него простолюдина ручищи,

И болотные на нем сапожищи.

Величать себя на западный манер

Словом бранным он приказывает «Хер».

И живем мы все теперь, как в тумане,

При антихристовом этом обмане.

Кто сумеет нам сегодня дать ответ,

То ли русские мы нынче, то ли нет?

Нам сказал святой отец на обедне,

Дескать, в царстве-государстве соседнем,

Там, где солнце закатилось за моря,

Подменили немцы нашего царя.

2012

 

 

ПЕТЕРБУРГ

Кем вписан он в гранит и мох,

Рисунок улиц ленинградских,

На перепутье двух эпох,

Бессмысленных и азиатских?

Насильно Русь привел сюда

Разочарованный в Востоке

Самодержавный государь,

Сентиментальный и жестокий.

Здесь, первый выплавив металл,

Одев гранитом бастионы,

Он об Италии мечтал,

О звонкой славе Альбиона.

Не зря судьба переплела

Над хмурой невскою протокой

Соборов римских купола,

Лепное золото барокко.

И меж аллей, где тишина

Порхает легкокрылым Фебом,

Античных статуй белизна

Сливается с полночным небом.

Прости же, Англия, прости

И ты, Италия седая!

Не там Владимир нас крестил —

Был прав безумный Чаадаев.

Но, утомленные Москвой,

Купив билет на поезд скорый,

С какой-то странною тоской

Мы приезжаем в этот город.

И там, где скользкие торцы

Одела влажная завеса,

В молчанье смотрим на дворцы,

Как скиф на храмы Херсонеса.

Шумит Москва, Четвертый Рим,

Грядущей Азии мессия,

А Петербург — неповторим,

Как Европейская Россия.

1977

 

 

ПЕТР ПЕРВЫЙ СУДИТ СЫНА АЛЕКСЕЯ

(Николай Ге)

Прогрессу мешает духовность.

Не ведая истины сей,

Умрет от подушки пуховой

Царевич святой Алексей.

В немецком постылом мундире,

С родителем встрече не рад,

Он на пол глядит в Монплезире,

Ступая на черный квадрат.

Ах, шахматной партии этой

Недолог печальный конец!

Внизу ожидает карета,

И в сторону смотрит отец.

Боярин предерзостный Пушкин

Казнен за лихие дела.

Молчат перелитые в пушки

Чугунные колокола.

Волны опьяняющий запах

Пером описать не берусь.

Россия стремится на Запад, –

В скиты удаляется Русь.

Хмельных капитанов орава

Уводит на Балтику флот.

Держава уходит направо,

Духовность – налево идет.

1989

 

 

ПОСЛЕДНИЙ ЦАРЬ МОСКОВСКИЙ

Павлу Седову

Под плитою мраморною плоской,

Под собора каменным крыльцом,

Погребен последний царь московский,

Убиенный собственным отцом.

В стороне от царских усыпальниц,

Обратив свою кончину в миф,

Он лежит здесь, Государь опальный,

Царства своего не получив.

Возле входа, под высоким шпилем,

Под простертым ангельским крылом,

Он лежит, восстановить не в силах

Царство, обреченное на слом.

Потому что войны и злодейства,

Заговоров черный наворот,

Общего не поменяют действа,

Времени, идущего вперед.

И не знает, о царе стеная,

Дикая московская страна,

Что судьба имперская, иная,

На ее восходит рамена.

2013

 

 

РАСПЕЧАЛИМ ПЕЧАЛЬ ГОСУДАРЕВУ

(песня)

Отчего, сна-покоя не ведая,

Царь наш батюшка ходит-кручинится?

Перед ним англичане со шведами

Кораблями-фрегатами чинятся.

Мы поможем ему, люди ссыльные,

К негустому привычные вареву, —

Снарядим корабли в море синее,

Распечалим печаль государеву.

На ворота смотрю понапрасну я, —

Мне не знать, не пытать судьбу беглую.

Я срублю-повалю сосну красную,

Сотворю из нее мачту белую.

На чухонской земле травы в инее

Да заката холодное зарево.

Снарядим корабли в море синее,

Распечалим печаль государеву.

Под сырой под землей я руду найду,

Позабыв про любовь — девку вредную,

В черной яме сожгу зелену руду,

Отолью из нее пушку медную.

Как поднимется враг над Россиею,

Ты каленым ядром в борт ударь его!

Снарядим корабли в море синее,

Распечалим печаль государеву.

Мы послужим царю правдой-верою,

Он отец нам родной, мы его сыны.

Даст кормилец нам полною мерою —

Три сажени земли, гроб нетесаный.

Ой ты, доля-тоска окаянная,

Перестань нас бедою одаривать.

Снарядим корабли в окиян-море,

Распечалим печаль государеву.

1972

 

 

ПЕТРОВСКИЕ ВОЙНЫ

А чем была она, Россия,

Тем ярославским мужикам,

Что шли на недруга босые,

В пищальный ствол забив жакан,

Теснили турка, гнали шведа,

В походах пухли от пшена?

Кто мог бы внятно нам поведать,

Чем для него была она?

А чем была она, Россия,

Страна рабов, страна господ,

Когда из их последней силы

Она цедила кровь и пот,

На дыбу вздергивала круто,

На мертвых не держала зла,

Цветы победного салюта

Над их могилами несла?

В ее полях зимой и летом

Кричит над ними воронье.

Но если б думали об этом, –

Совсем бы не было ее.

1965

 

 

ПЕСНЯ СТРОИТЕЛЕЙ ПЕТРОВСКОГО ФЛОТА

(песня)

Мы – народ артельный,

Дружим с топором.

В роще корабельной

Сосны подберем.

Православный, глянь-ка

С берега, народ,

Погляди, как Ванька

По морю плывет.

Осенюсь с зарею

Знаменьем Христа,

Высмолю смолою

Крепкие борта.

Православный, глянь-ка

С берега, народ,

Погляди, как Ванька

По морю плывет.

Девку с голой грудью

Я изображу.

Медную орудью

Туго заряжу.

Ты, мортира, грянь-ка

Над пучиной вод,

Расскажи, как Ванька

По морю плывет.

Тешилась над нами

Барская лоза,

Били нас кнутами,

Брали в железа.

Ты, боярин, глянь-ка

От своих ворот,

Как холоп твой Ванька

По морю плывет.

Море – наша сила,

Море – наша жисть.

Веселись, Россия, –

Швеция, держись!

Иноземный, глянь-ка

С берега, народ, –

Мимо русский Ванька

По морю плывет!

1972

 

 

 

РАМОНЬ

Океанской пронзительной сини

Не увяжешь с лесной стороной.

Корабельная слава России

Начиналась на глади речной.

Там под шорох былинной дубравы,

Где лесные закаты грустны,

Остроносые ладили шнявы,

Не щадя корабельной сосны.

И сплавляли их туркам на горе

Вдоль по Дону до самых низов,

Где стояла, закупорив море,

Басурманская крепость Азов.

И чесали седые затылки

Воеводы, несмелы пока,

Но, как пробку из винной бутылки,

Этот кляп вышибала река.

И смотрел на воронежский берег,

На кораблик свой первый ступив,

Лейтенант необстрелянный Беринг,

Что откроет холодный пролив,

И умрет капитан-командором

На границе арктических вод,

В океане Великом, в котором

Свой последний закончит поход.

Там прибои грохочут, как пушки

Под скуленье голодных песцов.

Вдалеке от кудрявой опушки,

Где придумывал вирши Кольцов.

И горит под круженьем вороньим

Перелесков зеленый огонь,

Над прозрачною речкой Воронеж

В том краю, что зовется Рамонь.

2004

 

 

ПЕТР ТРЕТИЙ

Немецкий принц, доставленный в Россию,

Где груб народ, напитки и закуски,

В солдатики играл, читал Расина,

И не учился говорить по-русски.

Все делавший без толку и некстати,

Казался слабоумным он и хилым.

В своем дворце убогом в Петерштадте,

В алькове под тяжелым балдахином,

Он пробуждался, страхами измучен,

И слушал, как часы негромко били,

И озирался на окно, где тучи

На родину неторопливо плыли.

Холодный ветер приносил с востока

Рассветных красок розовые перья.

Вздыхая о Германии далекой,

Дежурный офицер дремал за дверью.

Болезненный, худой, одутловатый,

Под барабаны, что играли зорю,

Принц одевался, плечики из ваты

Топорщились на набивном камзоле.

И в зеркало, балтийской светлой ночью,

Смотрелся над шандалом трехсвечовым.

Мечтал ли он, голштинец худосочный,

Об облике ужасном Пугачева?

1977

 

 

ПЕТР ТРЕТИЙ

(песня)

Виктору Сосноре

Шорох волн набегающих слышен

И далекое пенье трубы.

Над дворцовою острою крышей

Золоченые светят гербы.

Пол паркетный в покоях не скрипнет,

Бой часов раздается не вдруг.

Император играет на скрипке, –

Государство уходит из рук.

Держит строй у ограды пехота,

Государева верная рать.

Надо срочно приказывать что-то,

Что-то можно еще предпринять…

Спят в пруду золоченые рыбки,

Режут в кухне петрушку и лук.

Император играет на скрипке, –

Государство уходит из рук.

Приближенные в страшной тревоге,

Приближается пьеса к концу,

Приближаясь по пыльной дороге,

Кавалерия скачет к дворцу.

В голос скрипки, тревожный и зыбкий,

Посторонний вплетается звук.

Император играет на скрипке, –

Государство уходит из рук.

Блеском сабель и пламенем алым

Ненавистных пугая вельмож,

Он вернется огнем и металлом,

На себя самого не похож.

А пока – одинокий и хлипкий,

Завершая свой жизненный круг,

Император играет на скрипке, –

Государство уходит из рук.

1987

 

 

ЯЗЫК ЕКАТЕРИНИНСКОГО ВЕКА

Язык екатерининского века,

Музейных невостребованных книг,

Не для простого создан человека, –

Он этим, вероятно, и велик.

В провинции, нечесаной и грязной,

Его навряд ли кто-нибудь поймет.

Он для приемов годен куртуазных,

Рескриптов государственных и од,

Радищевских эпистолярных жанров,

Нацеленных в грядущие века.

Державинскою кажется, державной,

Его тяжеловесная строка.

Две сотни лет на нем не говорим мы,

И все же привлекает этот быт,

Где испытатель петербургский Риман

Громокипящей молнией убит.

Где солнечная стрелка над верстою

Подвыпивших торопит ямщиков,

И языка замшелые устои

Не тронули ни Пушкин, ни Барков.

1994

 

 

ГВАРДЕЙСКИЙ ВАЛЬСОК

(песня)

Задушили Петра,

Задушили по делу.

Не с того ли с утра

Так листва поредела?

Всюду крики “Ура!” –

И опущен шлагбаум.

Пыль уносят ветра

На Ораниенбаум.

От Фелицы, увы,

Мало нам перепало, –

Воспитайте же вы

Цесаревича Павла.

Сколько все это раз

Пересказано за ночь!

Вся надежда на вас,

Граф Никита Иваныч.

Произволу конец, –

Мост опустит охрана,

Мы войдем во дворец

И прикончим тирана.

Пусть, бедою грозя,

Нам вещает Кассандра, –

За свободу, друзья,

За царя Александра!

Лейб-гусар удалой,

Испытаем судьбину:

Николая долой,

И виват Константину!

…На булыжниках кровь,

Алый туз на одежде.

На наследников вновь

Пребываем в надежде.

1980

 

 

ОКОЛО ПЛОЩАДИ

(песня)

Ветер неласковый, время ненастное,

хмурь ленинградская.

Площадь Сенатская, площадь Сенатская,

площадь Сенатская.

Цокали, цокали, цокали, цокали,

цокали лошади

Около, около, около, около,

около площади.

Мысли горячие, мысли отважные,

мысли преступные.

Вот она – рядом, доступная каждому

и – недоступная.

Днями-неделями выйти не смели мы, –

время нас не щадит.

Вот и остались мы, вот и состарились

около площади.

Так и проходят меж пьяной беседою,

домом и службою

Судьбы пропавшие, песни неспетые,

жизни ненужные…

Цокали, цокали, цокали, цокали,

цокали лошади

Около, около, около, около,

около площади.

1982

 

 

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ

(песня)

А в Донском монастыре

Зимнее убранство.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Взяв метели под уздцы,

За стеной, как близнецы,

Встали новостройки.

Снятся графам их дворцы,

А графиням – бубенцы

Забубенной тройки.

А в Донском монастыре

Время птичьих странствий.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Дремлют, шуму вопреки,

И близки, и далеки

От грачиных криков,

Камергеры-старики,

Кавалеры-моряки

И поэт Языков.

Ах, усопший век баллад,

Век гусарской чести!

Дамы пиковые спят

С Германнами вместе.

Под бессонною Москвой,

Под зеленою травой

Спит – и нас не судит

Век, что век закончил свой

Без войны без мировой,

Без вселенских сует.

Листопад в монастыре.

Вот и осень, – здравствуй.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Век двадцатый на дворе,

Теплый дождик в сентябре,

Лист летит в пространство…

А в Донском монастыре

Сладко спится на заре

Русскому дворянству.

1970

 

 

ЛИЦЕЙ

Оставив годы за плечами,

От бед не сыщешь панацей.

Он снова снится мне ночами,

Тот Императорский лицей.

Питомцев юных отголоски,

Истории начальный том,

Тот пушкинский и горчаковский,

Что стал ставрогинским потом.

Куницыны и энгельгардты,

Как ваши планы велики.

Пока еще сидят за партой

Послушные ученики.

Пока зима еще не близко,

И просвещения ростки

Восходят на земле российской,

Реальной жизни вопреки.

Каких ни прилагай усилий,

Не одолеешь естество, —

Навеки связаны в России

Чиновники и воровство.

«Дней Александровых начало»,

Эпохи путинской конец.

Зачем он снится мне ночами,

Екатерининский дворец?

2013

 

 

ДЕРЖАВИНСКАЯ ЛИРА

Чьи имена запишут на скрижали,

Глаголом прожигавшие сердца?

Благословил ли Пушкина Державин,

Мы так и не узнали до конца.

Известно, что, приехав на экзамен,

Измученный дорогою старик,

Слезящимися поморгав глазами,

Спросил швейцара: «Где у вас нужник?».

И, не входя в торжественную залу,

У печки на кушетке отдыхал,

А лицеиста юного, пожалуй,

В тот вечер он и слыхом не слыхал.

Потом уже легенды накатили:

Воображенья юношеский пыл,

И сцена, что так ярко на картине

Художник Репин нам изобразил.

Забудем же про детские игрушки

Над золотыми россыпями слов.

Нуждались ли в благословенье Пушкин,

И Лермонтов, и Анненский, и Блок?

Любой из них единственностью славен,

Любого опознаешь без труда.

Благословил ли Пушкина Державин,

Мы так и не узнаем никогда.

Но ясно окружающему миру,

Витающему в солнечном дыму:

Поэт свою единственную лиру

Передавать не может никому.

2004

 

 

МАТЮШКИН

Вольховский, первый ученик,

Князь Горчаков и гений Пушкин…

Всех дальновиднее из них

Был мореплаватель Матюшкин,

Что, поручив себя волнам,

Сумел познать все страны света,

И жаль, что он известен нам

Лишь как лицейский друг поэта.

Не дал он (не его вина)

Законов мудрых для державы,

За стол багряного сукна

Не приглашал его Державин,

Но вне покинутой земли

Такие видел он пейзажи,

Каких представить не могли

Ни Горчаков, ни Пушкин даже.

Жил долго этот человек

И много видел, слава Богу,

Поскольку в свой жестокий век

Всему он предпочел дорогу.

И, к новым нас зовя местам,

От всех сомнений панацея,

Зеленый бронзовый секстан

Пылится в комнатах Лицея.

1977

 

 

 

ГОРЧАКОВ

В ночь на 15 декабря 1825 г. Горчаков

пытался спасти Пущина от ареста.

[Из исторических документов]

Город ноет, как свежая рана.

У рогаток двойная охрана.

Гулкий окрик и цокот подков.

Посреди часовых и бурана

Он куда так торопится рано,

Осторожнейший князь Горчаков?

Государю он предан – нет нужды,

Мятежи ему странны и чужды.

Отчего же, понять мудрено,

Этой ночью, морозной и серой,

Он рискует судьбой и карьерой,

От жандармов спасая Жанно?

Не вчера ли, в чулках и при шпаге,

Торопился он в Зимний к присяге,

Слыша пушек медлительный гром?

Завтра в Лондон он едет, приказный,

Чтоб Тургенева вызвать для казни

Или силою или добром.

Но пока не проснулась столица,

Он, в тревоге, что медлит возница,

Напряженно глядит из окна,

И пылает меж снежного чада

Безмятежных пирушек лампада,

Что в Лицее была зажжена.

1978

 

 

СТАРЫЙ ПУШКИН

И Пушкин, возможно, состарившись, стал бы таким,

Как Тютчев и Вяземский, или приятель Языков.

Всплывала бы к небу поэм величавых музыка,

Как царских салютов торжественный медленный дым.

И Пушкин, возможно, писал бы с течением дней

О славе державы, о тени великой петровой, –

Наставник наследника, гордость народа и трона,

В короне российской один из ценнейших камней.

Спокойно и мудро он жил бы, не зная тревог.

Настал бы конец многолетней и горькой опале.

И люди при встрече шептали бы имя его,

И, кланяясь в пояс, поспешно бы шапки снимали,

Когда оставляя карету свою у крыльца,

По роскоши выезда первым сановникам равен,

Ступал он степенно под светлые своды дворца,

С ключом камергера, мерцая звездой, как Державин.

Царем и придворными был бы обласкан поэт.

Его вольнодумство с годами бы тихо угасло.

Писалась бы проза. Стихи бы сходили на нет,

Как пламя лампады, в которой кончается масло.

А мы вспоминаем крылатку над хмурой Невой,

Мальчишеский профиль, решетку лицейского сада,

А старого Пушкина с грузной седой головой

Представить не можем; да этого нам и не надо.

1978

 

 

ДОМ ПУШКИНА

Бездомность Пушкина извечна и горька,

Жилья родного с детства он не помнит –

Лицейский дортуар без потолка,

Сырые потолки наемных комнат,

Угар вина и карточной игры.

Летит кибитка меж полей и леса.

Дома – как постоялые дворы,

Коломна, Кишинев или Одесса.

Весь скарб нехитрый возит он с собой:

Дорожный плащ, перо и пистолеты, –

Имущество опального поэта,

Гонимого стремительной судьбой.

Пристанищам случайным нет конца,

Покоя нет от чужаков суровых.

Михайловское? – Но надзор отца.

Москва, Арбат? – Но скупость Гончаровых.

Убожество снимаемых квартир:

Все не свое, все временно, все плохо.

Чужой, не по летам его, мундир,

Чужая неприютная эпоха.

Последний дом, потравленный врагом,

Где тонкие горят у гроба свечи,

Он тоже снят ненадолго, внаем,

Который и оплачивать-то нечем.

Дрожащие огни по сторонам.

Февральский снег восходит, словно тесто.

Несется гроб, привязанный к саням, –

И мертвому ему не сыщут места!

Как призрачен любой его приют! –

Их уберечь потомкам – не под силу, –

Дом мужики в Михайловском сожгут,

А немцы заминируют могилу.

Мучение застыло на челе –

Ни света, ни пристанища, ни крыши.

Нет для поэта места на Земле,

Но вероятно, “нет его и выше”.

1987

 

 

 

КАРАМЗИН

Вот доска вниманью граждан:

Много лет и много зим

В этом доме двухэтажном

Жил писатель Карамзин.

Отказавшийся от славы

Для упорного труда,

Изучал он жизнь державы

В стародавние года.

Крест мерцает на мундире.

Не придумать, хоть умри,

Чтобы жили в общем мире

Хлебопашцы и цари.

Но покуда были силы,

В размышлениях о том,

Он историю России

Составлял за томом том.

Время дни на нитку нижет.

Над виском седеет прядь.

Чем века подходят ближе,

Тем трудней о них писать.

Шесть томов, потом двенадцать…

“Все, – сказал он, – не могу”.

Били пушки на Сенатской.

Кровь чернела на снегу.

Терся нищий возле дома,

Словно что-то потерял.

Для тринадцатого тома

Начинался матерьял.

1977

 

 

ДЕКАБРИСТЫ

Над площадью Сенатской серебристой

Морозное дыхание зимы,

Любовь и совесть наша — декабристы,

О вас все чаще вспоминаем мы.

О чем мечтать, за что вам было биться?

Вам подарили железа оков

Горячечные речи якобинцев,

Глухие стоны ваших мужиков.

Мальчишки, вас тревожили гитары,

Вы бредили стихами до зари,

Полковник Пестель был из самых старых,

А Пестелю от силы тридцать три.

Но, жизнь свою отдавшие задаром,

Свободу объявившие на час,

Вы шли на смерть, расчетливым жандармам

И на допросах лгать не научась.

Остановитесь, вот вино и карты,

Все подвиги и жертвы ваши зря,

Трудней, чем целый мир от Бонапарта,

Освободить Россию от царя.

1975

 

 

 

ПУШКИН И ДЕКАБРИСТЫ

Слух обо мне…

Александр Пушкин

В Завод Петровский пятого числа

Глухая весть о Пушкине пришла.

Дыханье горна судорожно билось,

Ночная вьюга пела и клубилась,

Три каторжника сели у огня,

Чугунными браслетами звеня.

Дымились, просыхая, полушубки,

Сырые не раскуривались трубки.

За низким зарешеченным окном

Стонали ели от метели лютой,

И очень долго, более минуты,

Никто не заговаривал о нем.

«Еще одно на нас свалилось горе, —

Сказал Волконский, общим думам вторя, —

Несчастный, мы могли ему помочь.

Хотя он не был даже арестован,

Его казнили в качестве шестого,

Как пятерых на кронверке в ту ночь.

Когда б стоял на площади он с нами,

Он стал бы наше истинное знамя

И, много лет отечеству служив,

Пусть в кандалах, но все же был бы жив.

Когда бы принят был он в наше братство,

Открыто посягнувшее на рабство,

То, обретя свободу для души

И черпая в страданьях вдохновенье,

Он мог бы создавать свои творенья,

Как Кюхельбекер — в ссылке и глуши».

«Нет, — произнес угрюмо Горбачевский, —

Уж если строго говорить по чести,

Не по пути всегда нам было с ним:

Его поступки и дурные связи!

Все погубить в одной случайной фразе

Он мог бы легкомыслием своим.

Что нам поэты, что их дар Господень,

Когда заходит дело о свободе

И пушечный не умолкает гул,

Когда не уступает сила силе,

И миг решает судьбы всей России!»

(«И наши», — он подумал и вздохнул).

Так говорил, своею дерзкой речью

Заслуженному воину переча,

Хотя и был он не в больших чинах,

Неистовый питомец Тульчина.

Кругом в бесчинстве бушевали пурги:

В Чите, Нерчинске, Екатеринбурге,

Сшивая саван общих похорон.

В Святых Горах над свежею могилой

Звал колокол к заутрене унылой,

И странен был пустынный этот звон.

И молвил Пущин: «Все мы в воле Божьей.

Певец в темнице песен петь не может.

Он вольным жил и умер как поэт.

От собственной судьбы дороги нет».

Мела поземка по округе дикой.

Не слышал стражник собственного крика.

Ни голоса, ни дыма, ни саней,

Ни звездочки, ни ангельского лика.

Мела метель по всей Руси великой,

И горький слух как странник брел за ней.

1981

 

 

ИВАН ПУЩИН И МАТВЕЙ МУРАВЬЕВ

(песня)

За окнами темно,

Закрыты ставни на ночь.

Ущербная луна

Струит холодный свет.

Раскупорим вино,

Мой друг Иван Иваныч,

Воспомним имена

Иных, которых нет.

Сырые рудники

Хребты нам не согнули.

И барабанный бой

Над нашею судьбой.

Острогам вопреки,

Штрафной чеченской пуле,

Мы выжили с тобой,

Мы выжили с тобой.

Кругом колючий снег,

Пустыня без предела.

За праздничным столом

Остались мы вдвоем.

Идет на убыль век,

И никому нет дела,

Что мы еще живем,

Что мы еще живем,

Свечей ложится медь

На белые затылки.

Страшней стальных цепей

Забвения печать.

Лишь прятать нам под клеть

С записками бутылки

Да грамоте детей

Сибирских обучать.

Не ставит ни во что

Нас грозное начальство,

Уверено вполне,

Что завтра мы умрем.

Так выпьем же за то,

Чтоб календарь кончался

Четырнадцатым не-

забвенным декабрем!

1983

 

 

ПОЭТЫ

Лежат поэты на холмах пустынных,

И непонятно, в чем же корень зла,

Что в поединке уцелел Мартынов,

И что судьба Дантеса сберегла?

Что, сколько раз ни приходилось биться,

Как ни была рука его тверда,

Не смог поэт ни разу стать убийцей,

И оставался жертвою всегда?

Неясно, почему? Не потому ли,

Что был им непривычен пистолет?

Но бил со смехом Пушкин пулю в пулю,

Туза навскидку пробивал корнет.

Причина здесь не в шансах перевеса, —

Была вперед предрешена беда:

Когда бы Пушкин застрелил Дантеса,

Как жить ему и как писать тогда?

1969

 

 

АЭРОПОРТЫ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА

(песня)

Когда закрыт аэропорт,

Мне в шумном зале вспоминается иное:

Во сне летя во весь опор,

Негромко лошади вздыхают за стеною,

Поля окрестные мокры,

На сто губерний ни огня, ни человека…

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Сидеть нам вместе до утра, —

Давайте с вами познакомимся получше.

Из града славного Петра

Куда, скажите, вы торопитесь, поручик?

В края обвалов и жары,

Под брань начальства и под выстрелы абрека.

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Куда ни ехать, ни идти,

В любом столетии, в любое время года

Разъединяют нас пути,

Объединяет нас лихая непогода.

О, как к друг другу мы добры,

Когда бесчинствует распутица на реках!..

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Какая общность в этом есть?

Какие зыбкие нас связывают нити?

Привычно чокаются здесь

Поэт с фельдъегерем — гонимый и гонитель.

Оставим споры до поры,

Вино заздравное — печали лучший лекарь.

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

Пора прощаться нам, друзья, —

Окошко низкое в рассветной позолоте.

Неся нас в разные края,

Рванутся тройки, словно лайнеры на взлете.

Похмелье карточной игры,

Тоска дорожная да будочник-калека…

Ах, постоялые дворы,

Аэропорты девятнадцатого века!

1971

 

 

 

ПАМЯТНИК В ПЯТИГОРСКЕ

(песня)

Продает фотограф снимки,

О горах толкует гид.

На Эльбрус, не видный в дымке,

Молча Лермонтов глядит.

Зеленеют склонов кручи,

Уходя под облака.

Как посмели вы, поручик,

Не доехать до полка?

Бронза греется на солнце.

Спят равнины зыбким сном.

Стриж стремительный несется

Над пехотным галуном.

Долг вам воинский поручен, –

Проскакав полтыщи верст,

Как посмели вы, поручик,

Повернуть на Пятигорск?

Пикники и пьянки в гроте,

Женщин томные глаза…

Ваше место – в вашей роте,

Где военная гроза.

Там от дыма небо серо,

Скачут всадники, звеня.

Недостойно офицера

Уклоняться от огня.

Ах, оставьте скуку тыла

И картежную игру!

Зря зовет вас друг Мартынов

Завтра в гости ввечеру.

На курорте вы не житель, –

В деле было бы верней.

Прикажите, прикажите

Поутру седлать коней!

1974

 

 

ПАСЫНКИ РОССИИ

…Глаз разрез восточный узкий,

Тонкий локон на виске.

Хан Темир, посланник русский,

Переводит Монтескье.

От полей вдали ледовых

Обласкал его Людовик,

Но, читая Монтескье,

Он вздыхает о Москве.

…Громко всхрапывают кони,

Дым костра и звон оков.

Жизнь и честь свою полковник

Отдает за мужиков.

Что ему до их лишений?

На его немецкой шее,

Любопытных веселя,

Пляшет русская петля.

…Зодчий Карл Иваныч Росси,

И художник Левитан,

Как ответить, если спросят,

Кто вы были меж славян?

Кто вы, пасынки России,

Неродные имена,

Что и кровь свою, и силы

Отдавали ей сполна?

Тюрки, немцы или греки?

Из каких вы родом стран?

Имена теряют реки,

Образуя океан.

1977

 

ЗА ЧТО МЫ ЛЮБИМ ЦАРСКОЕ СЕЛО

За что мы любим Царское Село?

За то, что здесь берет свое начало

Поэзия российская. Светло

И радостно она здесь зазвучала.

Здесь смуглый и курчавый лицеист

Грызет перо, не зная о Дантесе,

И в первый раз влюбленный гимназист

Цветы подносит юной поэтессе.

Здесь будущие канцлеры, пока

Безвестные, проходят обученье,

Чтобы в руке рука через века

Шагали вместе власть и просвещенье.

Спеша Россию вывести из тьмы,

В Отечестве души своей не чаяв,

Здесь начинали лучшие умы,

И Лермонтов здесь был, и Чаадаев.

Над Павловском закат светился, ал.

Звенели лейб-гусарские гитары,

И Карамзин, тогда еще не старый,

Историю России начинал.

За что мы любим Царское Село,

Отмеченное милостями Бога?

Отсюда электричество пошло

И первая железная дорога.

Добро всегда здесь побеждало зло.

Отсюда путь наш европейский начат.

И, если бы и дальше нам везло,

Могло бы повернуться всё иначе.

2017

 

 

СТАРЫЙ ПИТЕР

Петербург Достоевского, который его ненавидел,

Для потомков теперь представляется в виде

Черно-белых гравюр, иллюстраций из «Белых ночей».

Там в подвалах горбатых теней шевеление злое,

И Раскольников прячет топор под полою,

И качается пламя свечей.

Вот и автор к Владимирской темным плетется проулком

(На пустой мостовой раздаются шаги его гулко,

И пальто на костлявой фигуре трепещет, как флаг),

Солженицына издали обликом напоминая,

И пора вспоминается сразу иная:

Довоенные годы, блокада, ГУЛАГ.

Воды Мойки холодной, смещаясь от Пушкина к Блоку,

Чьи дома расположены, вроде бы, неподалеку,

Протекают неспешно через девятнадцатый век,

Мимо Новой Голландии с кладкой петровской старинной,

Мимо окон юсуповской, пахнущей смертью гостиной,

К сумасшедшему дому направив невидимый бег.

И канал Грибоедова, Екатерининский прежде,

Где вода задыхается в тесной гранитной одежде,

Высочайшею кровью окрасив подтаявший снег,

Все петляет, ныряя под Банковский мостик и Львиный,

Между спусков гранитных, заросших коричневой тиной,

Направляясь к слиянию рек.

А Фонтанка бежит от прозрачного дома Трезини,

От решетки сквозной, на которую смотрят разини,

Убиенного Павла минуя багровый дворец,

Мимо дома Державина, сфинксов египетских мимо,

Трех веков продолжая медлительную пантомиму,

Чтоб уже за Коломной вернуться в Неву, наконец.

Здесь и сам ты родился, и это имеет значенье,

Где эпохи и реки сплетает тугое теченье,

И блокадное зарево с верхних глядит этажей,

Где скучают богини меж северных чахлых растений,

И мелькают на Невском в камзолы одетые тени,

Затесавшись в толпу новых русских и старых бомжей.

В этом городе хмуром, где только по звону трамвая,

Отличаешь наш век, девятнадцатый век проживая,

Припозднившись в застолье, дорогой идешь непрямой,

Мимо серых кварталов, лишенных полуденных красок,

И тебя за плечо задевает Некрасов,

Из игорного дома бредущий под утро домой.

1998

 

 

ПЕСНЯ ГУЛЯК ХЛЫНОВА

(песня)

К спектаклю по пьесе

А. Н. Островского «Горячее сердце»

За рекой закат горит малиновый,

Вечер опускается на луг.

А в уездном городе Калинове

Скука непролазная вокруг.

Старики повсюду да старушечки.

Как же мне потешить свою прыть?

То ли снова выпалить из пушечки,

То ли басурманку полюбить?

Для чего зазря учиться грамоте,

Ежели такие чудеса?

То ли мне со свечкою во храм идти,

То ли мне отправиться в леса?

Выйдем мы на реченьку на быструю,

Пей себе, гуляй себе, да пой.

То ли нам заделаться бомбистами,

То ли нам удариться в запой?

За рекой закат погас малиновый.

Птицы собираются на юг.

А в уездном городе Калинове

Скука непролазная вокруг.

И какую, братцы, резолюцию

Учиним мы с вами до зари, —

То ли подаваться в революцию,

То ли подаваться в блатари?

2008

 

 

СВАДЬБА

(песня)

Памяти Софьи Перовской

Любимый мой, любимый мой,

Все ближе наша мука.

Приходит утро дымами,

Кончается разлука.

С тобою вместе снова мы –

Довольна я судьбою.

Идут, гремя засовами,

За мной и за тобою.

Торжественно одетое

Над Петербургом лето.

Нам свадебной каретою –

Тюремная телега.

Могильным крепом дразнится

Наряд твоей невесты.

Гремят на нашем празднестве

Военные оркестры.

Венчанье наше – здесь оно:

Народ кругом хохочет,

Рожок играет весело

И барабан грохочет.

В проем рубахи порванной

Рукой своею ловкой

Обнимет смерть нас поровну

Намыленной веревкой.

Ремней не скинуть кожаных,

Не обменяться взглядом.

И все же мы, и все же мы

Навеки будем рядом –

В дыханье ветра слабого

Над надписью неброской

На улице Желябова,

На улице Перовской.

1970

 

 

ПАМЯТИ НАРОДОВОЛЬЦЕВ

(песня)

Ах, зачем вы убили

Александра Второго?

Пали снежные крылья

на булыжник багровый.

В полном трауре свита

спешит к изголовью.

Кровь народа открыта

государевой кровью.

Ненавистники знати,

вы хотели того ли?

Не сумели понять вы

Народа и Воли.

Он в подобной заботе

нуждался едва ли, –

Вас и на эшафоте

мужики проклинали.

Бросьте браунинг ржавый,

было б знать до поры вам:

Не разрушить державы

неожиданным взрывом.

Может снег этот сонный

лишь медленно таять.

Не спешите же, Соня,

метальщиков ставить.

Как пошло, так и вышло:

неустройства и войны,

Пулеметные вышки

и крики конвойных,

Туча черная пыли

над колонной суровой…

Ах, зачем вы убили

Александра Второго?

1978

 

 

 

ГУБЕРНАТОРСКАЯ ВЛАСТЬ

(песня)

Выделяться не старайся из черни,

Усмиряй свою гордыню и плоть:

Ты живешь среди российских губерний, –

Хуже места не придумал Господь.

Бесполезно возражать государству,

Понапрасну тратить ум свой и дар свой,

Государю и властям благодарствуй, –

Обкорнают тебе крылья, сокол.

Губернаторская власть хуже царской,

Губернаторская власть хуже царской,

Губернаторская власть хуже царской, –

До царя далеко, до Бога высоко.

Ах, наивные твои убежденья! –

Им в базарный день полушка – цена.

Бесполезно призывать к пробужденью

Не желающих очнуться от сна.

Не отыщешь от недуга лекарства,

Хоть христосуйся со всеми на Пасху,

Не проймешь народ ни лаской, ни таской,

Вековечный не порушишь закон:

Губернаторская власть хуже царской,

Губернаторская власть хуже царской,

Губернаторская власть хуже царской, –

До царя далеко, до Бога высоко.

Заливай тоску вином, Ваша милость.

Молодую жизнь губить не спеши:

Если где-то и искать справедливость,

То уж точно, что не в этой глуши.

Нелегко расстаться с жизнию барской,

Со богатством да родительской лаской.

Воздадут тебе за нрав твой бунтарский –

Дом построят без дверей и окон.

Губернаторская власть хуже царской,

Губернаторская власть хуже царской,

Губернаторская власть хуже царской, –

До царя далеко, до Бога высоко.

1981

 

 

ПЕСНЯ НАРОДА

(песня)

Бьет кирка, пила поет,

Шаркает рубанок.

Что здесь будет – эшафот

Или балаганы?

Чья лампада зажжена

Под святой иконой?

Наше дело – сторона,

Инструмент казенный.

Нарядят нас, мужики,

В серые обновки,

Научат ходить в штыки,

Выдадут винтовки.

Мы идем, кругом война,

Песня над колонной.

Наше дело – сторона,

Инструмент казенный.

Перед Богом каждый чист,

Не играем в прятки.

Нас не трожь, социалист, –

Все у нас в порядке:

Православная страна,

Государь законный.

Наше дело – сторона,

Инструмент казенный.

Кровь людская как вода,

И закон как дышло:

Повернули не туда,

Не туда и вышло.

Чья заслуга, чья вина? –

Вот вопрос резонный.

Наше дело – сторона,

Инструмент казенный.

1981

 

 

 

САВВА МОРОЗОВ

Этой повести грустны главы,

Отдохнуть от них, хотя день бы.

Ах, Морозов дорогой, Савва,

Не давай большевикам деньги.

Постарайся рассуждать здраво,

Неудачливой любви пленник,

Оглядись по сторонам, Савва,

Не давай большевикам денег.

Над Россиею рассвет мрачен,

И тревожно голосит кочет.

Кто убийствами свой путь начал,

Тот убийствами его кончит.

Могут пламенные их идеи

Только племя умножать вдовье.

Не давай большевикам денег,

Всю страну они зальют кровью.

Ураганы породит ветер,

Что на денежки твои послан,

Будут именем убийц этих

Ледоколы называть после.

На себя не примеряй саван,

Дай измученным покой нервам.

Берегись большевиков, Савва,

Ведь тебя они убьют первым.

Бог расплатится потом, зоркий,

С тем, кто более тебя прожил.

Был соперник у тебя Горький,

И его они убьют тоже.

Будет горькою твоя слава,

Да куда ее теперь денешь?

Берегись большевиков, Савва,

Не давай большевикам денег.

2016

 

ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬНЫЙ ПАРК

(песня)

Куда, петербургские жители,

Толпою веселой бежите вы?

Какое вас гонит событие

В предместье за чахлый лесок?

Там зонтики белою пеною,

Мальчишки и люди степенные,

Звенят палашами военные,

Оркестр играет вальсок.

Ах, летчик отчаянный Уточкин,

Шоферские вам не идут очки.

Ну, что за нелепые шуточки –

Скользить по воздушной струе?

И так ли уж вам обязательно,

Чтоб, вставшие к празднику затемно,

Глазели на вас обыватели,

Роняя свои канотье?

Коляскам тесно у обочины.

Взволнованы и озабочены,

Толпятся купцы и рабочие,

И каждый без памяти рад

Увидеть, как в небе над городом,

В пространстве, наполненном холодом,

Под звуки нестройного хора дам

Нелепый парит аппарат.

Он так неуклюж и беспомощен!

Как парусник, ветром влеком еще,

Опору в пространстве винтом ища,

Несется он над головой.

Такая забава не кстати ли?

За отпрысков радуйтесь, матери,

Поскольку весьма занимателен

Сей праздничный трюк цирковой.

Куда, петербургские жители,

Толпою веселой бежите вы?

Не стелют свой след истребители

У века на самой заре,

Свод неба пустынен и свеж еще,

Достигнут лишь первый рубеж еще…

Не завтра ли бомбоубежище

Отроют у вас во дворе?

1971

 

 

МЕЖДУ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ МИРОВОЙ

(песня)

Я начало своей жизни найду

Над булыжной городской мостовой,

В тридцать третьем отдаленном году,

Между Первой и Второй мировой.

Между Первой и Второй мировой

Мир окрестный полыхал синевой,

На бульваре зеленела листва —

После вырубят его на дрова.

В дом далекий возвращаясь назад,

Петроградскою бреду стороной,

Где отец меня водил в зоосад

Между Первой и Второй мировой.

Устремляется «Челюскин» во льды,

Ночи белые горят над Невой,

И ничто не предвещает беды

Между Первой и Второй мировой.

И в помине этих лет уже нет.

Мир делился той наивной порой

Лишь на красный и коричневый цвет

Между Первой и Второй мировой.

Будут после пискаревские рвы

И сирены несмолкающий вой.

Был недолгим промежуток, увы,

Между Первой и Второй мировой.

2005

 

 

 

СТИХИ О РЕВОЛЮЦИИ

Тебе обывательское:

«О, будь ты проклята трижды»,

И мое, поэтово:

«О, четырежды славься, благословенная!»

Владимир Маяковский. Ода революции

От песков каракумских до речки арктической Колы,

От кубанских степей до норильских холодных широт,

Мы любовь к революции в сердце впитали со школы,

За нее принимая Октябрьский переворот.

Вспоминая теперь те наивные юные годы,

Я нисколько за них не испытываю стыда,

Привязав к революции сладкое слово «свобода»,

О которой понятия мы не имели тогда.

Нас морили в ГУЛАГе и ставили нас на колени,

Всюду ложь и стукачество, что наугад ни затронь,

И любовь к революции тлела в моем поколеньи,

Как в торфяниках тлеет невидимый сверху огонь.

Нас учила терпенью недобрая наша природа.

Далеко не ушли мы от «Повести лет временных».

Наше главное качество — долготерпенье народа,

Так как русский народ терпеливее многих иных.

Пребываю, как все, в постоянной на власти обиде,

На счастливый сценарий причины рассчитывать нет,

Но не дай мне, Господь, этот бунт беспощадный увидеть,

О котором писал в девятнадцатом веке поэт.

Я надеждой живу, что назавтра беда не случится,

Потому что я понял, как истина ни тяжела:

Революция — это убийства, разбой и бесчинства,

И возврат тирании, что хуже, чем прежде была.

2016

 

 

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

(песня)

Клубится за окном пожара едкий чад,

Не жаворонки в нем, а вороны кричат.

Голодная страна огнем обожжена, –

Гражданская война, гражданская война.

Гражданская война, гражданская война,

Где Богу грош цена, и жизни грош цена.

Пылает за межой неубранная рожь,

Где свой и где чужой – никак не разберешь.

Гражданская война, гражданская война,

Где сыты от пшена и пьяны без вина,

Где ждать напрасный труд счастливых перемен,

Где пленных не берут и не сдаются в плен.

Гражданская война, гражданская война,

Земля у всех одна, и жизнь у всех одна.

А пулю, что летит, не повернуть назад:

Ты думал – враг убит, а оказалось – брат.

И кровь не смоешь впредь с дрожащих рук своих,

И легче умереть, чем убивать других.

Гражданская война, гражданская война,

Будь проклята она, будь проклята она!

1990

 

 

РОМАНС ЧАРНОТЫ

(песня)

Как медь умела петь

В монастыре далече!

Ах, как пылала медь,

Обняв крутые плечи!

Звенели трензеля,

Летели кони споро

От белых стен Кремля

До белых скал Босфора.

Зачем во цвете лет,

Познавший толк в уставе,

Не в тот пошел я цвет,

На масть не ту поставил?

Могил полны поля,

Витает синий порох

От белых стен Кремля

До белых скал Босфора.

Не лучше ли с ЧеКой

Мне было бы спознаться,

К родной земле щекой

В последний раз прижаться,

Стать звоном ковыля

Среди степного сора

Меж белых стен Кремля

И белых скал Босфора?..

1971

 

ЛЮБИМЫЕ ПОЭТЫ

Оглянешься — а вокруг враги;

Руки протянешь — и нет друзей;

Но если он скажет: «Солги», — солги.

Но если он скажет: «Убей», — убей.

Эдуард Багрицкий

В покаянии позднем для нас утешения нету.

Мы шагали в строю и кричали злодеям «Ура!».

В том виновен Багрицкий, а также другие поэты,

Что воспели убийство, как высшую степень добра,

Маяковский, который писал революции оды

(И себя самого расстрелял он за это потом).

Я любил их стихи в те далекие школьные годы,

У безумной истории на повороте крутом.

И хоть сами они никого не убили ни разу,

Вспоминая о них, потому ощущаю я грусть,

Что расстрельные после подписывали приказы,

Те, кто эти стихи повторяли себе наизусть.

Не забыть и до смерти поэзии этой уроки.

Расходились круги по поверхности темных зыбей,

И наивных мальчишек учили звенящие строки:

«Если надо, солги», и еще: «Если надо, убей».

И опять вспоминаю я строки проклятые эти,

И с собою самим продолжаю немой разговор.

Тот, кто звал убивать, перед Богом в таком же ответе,

Как и тот конвоир, что уже передернул затвор.

2016

 

 

МАЯКОВСКИЙ

Этот браунинг дамский в огромной руке!

Этот выстрел, что связан с секретом,

От которого эхо гудит вдалеке,

В назидание прочим поэтам!

Отчего, агитатор, трибун и герой,

В самого себя выстрелил вдруг ты,

Так брезгливо воды избегавший сырой

И не евший немытые фрукты?

Может, женщины этому были виной,

Что сожгли твою душу и тело,

Оплатившие самой высокой ценой

Неудачи своих адюльтеров?

Суть не в этом, а в том, что врагами друзья

С каждым новым становятся часом,

Что всю звонкую силу поэта нельзя

Отдавать атакующим классам.

Потому что стихи воспевают террор

В оголтелой и воющей прессе,

Потому что к штыку приравняли перо

И включили в систему репрессий.

Свой последний гражданский ты выполнил долг,

Злодеяний иных не содеяв.

Ты привел приговор в исполнение – до,

А не задним числом, как Фадеев.

Продолжается век, обрывается день

На высокой пронзительной ноте,

И ложится на дом Маяковского тень

От огромного дома напротив.

1986

 

 

НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ, ГОРЬКИЙ, С КАПРИ

(песня)

Не возвращайся, Горький, с Капри,

Где виноградная лоза.

Бежит в усы за каплей капля

Твоя горючая слеза…

Поймешь страну родную мало,

Ее увидев изнутри.

На трассе Беломорканала

Напрасных слов не говори.

Не возвращайся, Горький, с Капри,

Пей итальянское вино.

Расстрел неправедный, этап ли, –

Тебе там это все равно.

Не упускай свою удачу,

Попав однажды за рубеж,

Не приглашай вождя на дачу,

Его пирожные не ешь.

Не рвать в лесу тебе малину,

А из окна глядеть в тоске

И смерти ждать неумолимой

В своем пустом особняке.

Ты станешь маркой на конверте

В краю заснеженной хвои,

Где мучит брата брат до смерти,

Слова цитируя твои.

Не возвращайся, Горький, с Капри, –

Возьми платок, протри глаза!

Бежит в усы за каплей капля

Твоя горючая слеза…

1987

 

 

КАДЕТЫ

Непросто в эпохе, что прежде была,

Теперь разобраться.

На кладбище Сен-Женевьев де Буа

Кадетское братство.

Лежат они молча в сырой темноте,

Но нету претензий.

Кадетский погон на могильной плите

И павловский вензель.

Нас школьные манят обратно года,

И некуда деться, —

Дорога из жизни везде и всегда

Идет через детство.

Лежат командиры походов былых,

Землею одеты,

И звания нету превыше для них,

Чем званье кадета.

Лежат генералы дивизий лихих,

Геройские деды,

И звания нету превыше для них,

Чем званье кадета.

Кричат, улетая на юг, журавли,

Усопших тревожа.

Кончаются деньги, — из этой земли

Их выпишут тоже.

Меняют окраску в соседних лесах

Земли обороты.

Смыкают привычно ряды в небесах

Кадетские роты.

Забудьте, кадеты, про пушечный дым,

Немного поспите.

Пускай вам приснится, мальчишкам седым,

Покинутый Питер.

Старинной усадьбы таинственный мир

С желтеющим садом.

И мамино платье, и папин мундир,

И Родина рядом.

2006

 

 

НА КЛАДБИЩЕ СЕН-ЖЕНЕВЬЕВ-ДЕ-БУА

(песня)

На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа

Забвения не вырастает трава, –

Ее, разодет как любовник,

Стрижет регулярно садовник.

На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа,

Где статуи стынут в песцовых боа,

Покой обрели эмигранты, –

Российской свободы гаранты.

На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа

Земля от февральского снега бела,

И смотрят на черные кроны,

Забыв про коней, эскадроны.

Звенит у обители Сен-Женевьев

Скворцов прилетевших двусложный напев,

Связав ее пением птичьим

С Донским или Ново-Девичьим.

Опять в ожидании новой весны

Покойникам снятся московские сны,

Где вьюга кружится витая,

Литые кресты облетая.

Знакомые с детства родные места,

И купол сияет над храмом Христа,

Склоняя усопших к надежде,

Что все возвратится, как прежде.

На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа,

Исчезнув с планеты как птица моа,

Лежит лебединая стая,

В парижскую землю врастая.

Меж мраморных ангелов и терпсихор

Поет им каноны невидимый хор,

И нету, понятно из пенья,

Свободы помимо успенья.

1996

 

 

ПЕРЕЛЕТНЫЕ АНГЕЛЫ

(песня)

Памяти жертв сталинских репрессий

Нам ночами июльскими не спать на сене,

Не крутить нам по комнатам сладкий дым папирос.

Перелетные ангелы летят на север,

И их нежные крылья обжигает мороз.

Опускаются ангелы на крыши зданий,

И на храмах покинутых ночуют они,

А наутро снимаются в полет свой дальний,

Потому что коротки весенние дни.

И когда ветры теплые в лицо подуют

И от лени последней ты свой выронишь лом,

Это значит – навек твою башку седую

Осенит избавление лебединым крылом.

Вы не плачьте, братишечки, по давним семьям,

Вы не врите, братишечки, про утраченный юг, –

Перелетные ангелы летят на Север,

И тяжелые крылья над тундрой поют.

1964

 

 

КОЛЫМСКАЯ ВЕСНА

(песня)

Памяти жертв сталинских репрессий

Потянуло теплом от распадков соседних,

Голубою каймой обведен горизонт.

Значит, стуже назло, мой седой собеседник,

Мы холодный с тобой разменяли сезон.

Нам подарит заря лебединые трели,

Перестанет нас мучить подтаявший наст.

Пусть болтают зазря о весеннем расстреле –

Эта горькая участь авось не про нас.

Станут ночи светлы, и откроются реки,

В океан устремится, спотыкаясь, вода.

Нам уже не уплыть ни в варяги, ни в греки.

Только сердце, как птица, забьется, когда

Туча белой отарой на сопке пасется

И туда, где не знают ни шмона, ни драк,

Уплывает устало колымское солнце,

Луч последний роняя на темный барак.

Нас не встретят друзья, не обнимут подружки,

Схоронила нас мать, позабыла семья.

Мы хлебнем чифиря из задымленной кружки

И в родные опять возвратимся края,

Где подушка бела и дома без охраны,

Где зеленое поле и пение птиц,

И блестят купола обезлюдевших храмов

Золотой скорлупою пасхальных яиц.

1995

 

 

СУХАРИХА

С желтого песчаного откоса,

Где прошла звериная тропа,

Половодье приносило кости,

Кисти рук, ключицы, черепа.

На свободу их из заключенья

Выносила мутная вода.

Мы стояли ниже по теченью

На реке Сухарихе тогда.

Запах тленья, приторный и сладкий,

Вниз распространялся по реке.

Поутру проснешься — у палатки

Скалит череп зубы на песке.

В лагерях на быстрых этих реках,

Где срока не меньше десяти,

По весне расстреливали зеков,

Чтобы летом новых завезти.

Мы со спиртом поднимали кружки,

Поминая этих доходяг.

С той поры мне объяснять не нужно,

Что такое сталинский ГУЛАГ.

2006

 

 

НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ

(песня)

Снова рябь на воде и сентябрь на дворе.

Я брожу в Новодевичьем монастыре,

Где невесты-березы, склоняясь ко рву,

Словно девичьи слезы роняют листву.

Здесь все те, кто был признан в народе, лежат.

Здесь меж смертью и жизнью проходит межа.

И кричит одинокая птица, кружа,

И влюбленных гоняют с могил сторожа.

У нарядных могил обихоженный вид, –

Здесь и тот, кто убил, рядом с тем, кто убит.

Им легко в этом месте – ведь тот и другой

Жизни отдали вместе идее одной.

Дым плывет, невесом. Тишина, тишина…

Осеняет их сон кружевная стена.

И металлом на мраморе их имена,

Чтобы знала, кого потеряла, страна.

А в полях под Москвой, а в полях под Орлом,

Порыжевшей травой, через лес напролом,

Вдоль освоенных трасс на реке Колыме,

Ходит ветер, пространство готовя к зиме.

Зарастают окопы колючим кустом.

Не поймешь, кто закопан на месте пустом:

Без имен их земля спеленала, темна,

И не знает, кого потеряла, страна.

Я люблю по холодной осенней поре

Побродить в Новодевичьем монастыре.

День приходит, лилов, и уходит назад,

Тусклый свет куполов повернув на закат…

Не хочу под плитой именною лежать, –

Мне б водою речной за стеною бежать,

Мне б песчинкою лечь в монастырь, что вместил

Территорию тех безымянных могил.

1970

 

 

ВАЛЬС ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТОГО ГОДА

(песня)

“На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч, и суров.

Если завтра война, если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов…”

(Песня 39 года “Если завтра война”)

Полыхает кремлевское золото.

Дует с Волги степной суховей.

Вячеслав наш Михайлович Молотов

Принимает берлинских друзей.

Карта мира верстается наново,

Челядь пышный готовит банкет.

Риббентроп преподносит Улановой

Хризантем необъятный букет.

И не знает закройщик из Люблина,

Что сукно не кроить ему впредь,

Что семья его будет загублена,

Что в печи ему завтра гореть.

И не знают студенты из Таллина

И литовский седой садовод,

Что сгниют они волею Сталина

Посреди туруханских болот.

Пакт подписан о ненападении –

Можно вина в бокалы разлить.

Вся Европа сегодня поделена –

Завтра Азию будем делить!

Смотрят гости на Кобу с опаскою.

За стеною ликует народ.

Вождь великий сухое шампанское

За немецкого фюрера пьет.

1988

 

 

ФИНСКАЯ ГРАНИЦА

(песня)

Над рекой Сестрой, над границею,

Заскрипит сосна на ветру,

И перо обронившей птицею

Электричка уронит искру.

Мне бы видеть сны распрекрасные,

По звенящей лыжне бежать, –

Отчего ж стою понапрасну я

Возле бывшего рубежа?

Время всхолило дачи около,

Мир по-новому поделя:

Были Оллила да Куоккала –

Нынче наша кругом земля.

Ветер зимний здесь ноет тоненько, –

Что ни песенка, то навет.

Наши стриженые покойники

Заселили ее навек.

Не тобою, друг, было плачено,

Ты в чужую беду не лезь.

Небольшая кровь здесь потрачена,

А большая – совсем не здесь.

Понапрасну ее мы отдали

В позабывшейся той зиме,

А большая кровь – в реке Одере,

А большая кровь – в Колыме.

И чего вспоминаю ради я

Про чужой разоренный дом?

Мы Финляндию у Финляндии

Всю когда-нибудь отберем…

Над рекой Сестрой ветка клонится,

Заметает метель пути.

Ах, бессонница, ты, бессонница,

Отпусти меня, отпусти!

1963

 

 

УРОКИ НЕМЕЦКОГО

Под покрывалом бархатным подушка,

С литою крышечкой фаянсовая кружка,

Пенсне старинного серебряная дужка,

Мне вспоминаются по долгим вечерам,

Агата Юльевна, опрятная старушка,

Меня немецким обучавшая словам.

Тогда все это называлось “группа”.

Теперь и вспоминать, конечно, глупо

Спектакли детские, цветную канитель.

Потом война, заснеженные трупы,

Из клейстера похлебка вместо супа,

На Невском непроглядная метель.

Ах, песенки о солнечной форели,

Мы по-немецки их нестройно пели.

В окошке шпиль светился над Невой.

… Коптилки огонек, что тлеет еле-еле,

Соседний сквер, опасный при обстреле,

Ночной сирены сумеречный вой.

Не знаю, где теперь ее могила, –

В степях Караганды, на Колыме унылой,

У пискаревских горестных оград.

Агата Юльевна, – оставим все, как было,

Агата Юльевна, язык не виноват.

Спасибо за урок. Пускай вернется снова

Немецкий четкий слог, рокочущее слово,

Из детства, из-за тридевять земель,

Где голоса мальчишеского хора,

Фигурки из саксонского фарфора

И Шуберта хрустальная капель.

1996

 

 

ДУХОВЫЕ ОРКЕСТРЫ

Я люблю духовые оркестры,

Что других мне оркестров нужней.

Это все начинается с детства,

С довоенных забывшихся дней.

Те старинные слушая марши,

Что запомнил тогда наизусть,

Почему-то я делался старше

И впадал в непонятную грусть.

Поистлели нашивки и канты —

Неуместны в эпохе другой,

Те военные спят оркестранты

Кто под Гатчиной, кто подо Мгой.

Позабыть бы давно это надо —

Где обратно дорогу найду?

Догнивает пустая эстрада

В Соловьевском осеннем саду.

Мне оркестр духовой не поможет —

Впереди холода и дожди.

Отчего же, скажи, отчего же

Снова сердце заныло в груди?

Не вернуть мне васильевских линий.

Что я в жизни хорошего знал?

Все уходит, как в фильме Феллини,

Где всегда неизменен финал.

Где теряешь и дом, и подругу,

И годами налаженный быт,

А оркестр все ходит по кругу

И веселые марши трубит.

2009

 

 

ГОДОВЩИНА НАЧАЛА БЛОКАДЫ

Годовщину начала блокады

Отмечаю осенней порой.

Отблеск зарева под облаками

И сирены пугающий вой.

Там на улице запахи гари,

И блестит позолотой листва,

И деревья на нашем бульваре

Не спилили еще на дрова.

Там прожекторов синие сети,

И на подступах ближних бои.

Там пока еще живы соседи,

И родители живы мои.

Пахнет кровью, огнем и железом,

Горьких сводок скупая строка,

Но пока еще хлеб не урезан,

И воды еще вдоволь пока.

И прогноз предстоящих событий

Не дано нам узнать наперед,

Где нельзя из парадного выйти,

Где на улицах трупы и лед.

Где навязчивый стук метронома

Подтверждает твое бытие,

И сгорит в феврале вместе с домом

Довоенное детство мое.

И шепчу я, те годы итожа,

Над бетоном кладбищенских плит:

«Не пошли нам, всевидящий Боже,

То, что выдержать нам предстоит».

2016

 

 

БАДАЕВСКИЕ СКЛАДЫ

Недели первые блокады,

Бои за Гатчину и Мгу,

Горят бадаевские склады

На низком невском берегу.

Мука сгорает, над районом

Дым поднимается высок,

Красивым пламенем зеленым

Пылает сахарный песок.

Вскипая, вспыхивает масло,

Фонтан выбрасывая вверх.

Три дня над городом не гаснет

Печальный этот фейерверк.

И мы догадывались смутно,

Горячим воздухом дыша,

Что в том огне ежеминутно

Сгорает чья-нибудь душа.

И понимали обреченно,

Вдыхая сладкий аромат,

Что вслед за дымом этим черным

И наши души улетят.

А в город падали снаряды,

Садилось солнце за залив,

И дом сгоревший рухнул рядом,

Бульвар напротив завалив.

Мне позабыть бы это надо,

Да вот, представьте, не могу –

Горят бадаевские склады

На опаленном берегу.

2005

 

 

ВОСПОМИНАНИЕ

Сочится медленно, как струйка,

С клубка уроненная нить.

Соседка умерла, «буржуйку»

Уже не в силах погасить.

Огонь был вялый — еле-еле,

И не дошло бы до беды, —

Его бы загасить успели,

Да только не было воды,

Которую тогда таскали

Из дальней проруби с Невы.

Метель могла еще вначале

Пожар запудрить, но увы!

Три дня неспешно на морозе

Горел пятиэтажный дом.

В стихах сегодняшних и прозе

Припоминаю я с трудом

Ту зиму черную блокады,

Паек, урезанный на треть,

И надпись, звавшую с плаката

Не отступить и умереть.

Но спрятавшись под одеяло,

Я ночью чувствую опять,

Что снова дом мой тлеет вяло,

И снова некуда бежать.

1998

 

 

АНГЕЛ НАД ГОРОДОМ

Евгению Анисимову

Ангел, летевший над городом Санкт-Петербургом,

В прежних веках и минувшем столетии бурном,

В здешнем музее пылится, уйдя на покой.

Вместо него, продолжая во времени гонку,

В небе витая с трубою, трубящею громко,

К будущим дням устремляется ангел другой.

Видно, лететь ему далее не было мочи.

Он пролетел сквозь блокадные черные ночи,

Крылья свои обморозив на зимнем ветру.

Он в облаках зависал неподвижно когда-то

Над взбудораженной площадью возле Сената,

Бой барабанный услышав внизу поутру.

Он пролетал, поводя своей женской головкой,

Над усыпальницей царскою и Пискаревкой,

Зимним дворцом и свинцовым разливом Невы.

В дни наводнений и шумных народных волнений

Он избавлял нас от горестных наших сомнений,

И избавлял иногда понапрасну, увы.

Вечно парящий над городом ангел-хранитель,

С ним навсегда нас связали прозрачные нити,

С ним неразрывна нелегкая наша судьба.

И воплотятся надежды в грядущие были,

Если крыло его вспыхивает на шпиле,

В небе трубит, за собой увлекая, труба.

2013

 

 

ГОДОВЩИНА ПРОРЫВА БЛОКАДЫ

Мне эта дата всех иных

Важнее годовщин.

Поминки всех моих родных —

И женщин, и мужчин.

Там снова тлеет, как больной,

Коптилки фитилек,

И репродуктор жестяной

Отсчитывает срок.

Я становлюсь, как в давний год,

К дневному шуму глух,

Когда из булочной плывет

Парного хлеба дух.

Сказать не смею ничего

Про эти времена.

Нет мира детства моего, —

Тогда была война.

1974

 

 

Ветер злей и небо ниже

На границе двух эпох.

Вся и доблесть в том, что выжил,

Что от голода не сдох.

Что не лег с другими рядом

В штабеля промерзших тел,

Что осколок от снаряда

Мимо уха просвистел.

Мой военный опыт жалок —

В зиму сумрачную ту

Не гасил я зажигалок,

Не стоял я на посту.

Вспоминается нередко

Черно-белое кино,

Где смотрю я, семилетка,

В затемненное окно.

Вой снаряда ближе, ближе,

До убежищ далеко.

Вся и доблесть в том, что выжил.

Выжить было нелегко.

2010

 

 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ НА ТРИ ТАКТА

(песня)

Колыбельная на три такта.

Отлетающей стаи крик.

Вспоминаешь про детство? Так-то:

Это значит, что ты старик.

В календарь и на паспорт глянь-ка,

Вспоминая далекий год.

Эту песню негромко нянька

Над тобою в ночи поет.

Довоенные бодры марши,

Молодая шумит листва.

Солнце красной косынкой машет,

Уплывая за острова.

Там костюмы другой эпохи,

Там газеты сулят беду.

И оркестра глухие вздохи

В Соловьевском слышны саду.

Колыбельная на три такта

Возвращает меня назад,

На родную мою Итаку,

В мой покинутый Ленинград.

Там баюкает спящих вьюга,

Там морозная бирюза.

Обними же меня, подруга,

И в мои загляни глаза.

Ты увидишь в них синь залива

Довоенных забытых лет

И зеленое пламя взрыва,

И прожектора дымный свет.

И когда по ночному тракту

Я отправлюсь к себе домой,

Колыбельную на три такта

Мне вдогонку негромко спой.

Колыбельную на три такта

Надо мною негромко спой.

2004

 

 

 

ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РЕМИДОВСКОГО

Поминальные серые доски.

Неизбывная горечь утрат.

Здесь лежит Николай Ремидовский,

Пискаревка, семнадцатый ряд.

Под землею он спит непробудно,

Но, прошедшие через века,

Оживают блокадные будни

На страницах его дневника.

Дом сгорел, и квартира сгорела,

Детский смех не звенит во дворах,

Но не голод и не артобстрелы

Вызывают тревогу и страх.

Под прицелом осадных орудий

В голодуху блокадной поры

Так жестоки становятся люди,

Что вчера еще были добры.

«Как же так, — сокрушается Коля, —

Почему это все? Почему?

От рождения, дома и в школе,

Нас учили совсем не тому».

Юный автор не дожил до лета,

Умерев на пороге весны.

Под плитою, что снегом одета,

Спит и видит он вкусные сны.

Сколько памятью душу ни рань я,

Не забуду той черной зимы.

Не пошли нам, Господь, испытанья,

Чтоб другими не сделались мы!

2011

 

 

СТИХИ НЕИЗВЕСТНОМУ ВОДИТЕЛЮ

Водитель, который меня через Ладогу вез, —

Его разглядеть не сумел я, из кузова глядя.

Он был неприметен, как сотни других в Ленинграде, —

Ушанка да ватник, что намертво к телу прирос.

Водитель, который меня через Ладогу вез

С другими детьми, исхудавшими за зиму эту.

На память о нем ни одной не осталось приметы.

Высок или нет он, курчав или светловолос.

Связать не могу я обрывки из тех кинолент,

Что в память вместило мое восьмилетнее сердце.

Лишенный тепла, на ветру задубевший брезент,

«Трехтонки» поношенной настежь раскрытая дверца.

Глухими ударами била в колеса вода,

Гремели разрывы, калеча усталые уши.

Вращая баранку, он правил упорно туда,

Где старая церковь белела на краешке суши.

Он в братской могиле лежит, заметенный пургой,

В других растворив своей жизни недолгой остаток.

Ему говорю я: «Спасибо тебе, дорогой,

За то, что вчера разменял я девятый десяток».

Сдержать не могу я непрошеных старческих слез,

Лишь только заслышу капели весенние трели,

Водитель, который меня через Ладогу вез,

Что долгую жизнь подарил мне в далеком апреле.

2014

 

 

САЛЮТ ПОБЕДЫ

Здравствуй, время мое молодое,

Задержись хоть на пару минут.

Над холодною невской водою

Громыхает победный салют.

Как подобие артподготовки,

Он торжественным гулом поплыл

Над окопами Невской Дубровки,

Над травой пискаревских могил.

Он соцветия яркие множит,

Рассыпая букеты огня

Над могилами тех, кто не дожил

До веселого майского дня.

Там родители наши и деды

В безымянных могилах лежат,

И не знают они, что победа

Наконец-то пришла в Ленинград.

Не забыть, как задолго до мая

Канонадой гремел горизонт.

Там сходились, блокаду ломая,

Ленинградский и Волховский фронт.

Не забыть орудийные вспышки

Той далекой блокадной поры.

И спешат к парапету мальчишки,

Как спешили когда-то и мы.

Под салюта редеющим дымом,

Переживший немало утрат,

Пусть мужает мой город любимый —

Петербург, Петроград, Ленинград.

Не забудем те давние беды.

Не стареет во все времена

Этот праздник Великой Победы,

За который платили сполна.

2013

 

 

ЛЕНИНГРАДСКИЕ ДЕТИ РИСУЮТ ВОЙНУ

(песня)

День над городом шпиль натянул, как струну,

Облака — как гитарная дека.

Ленинградские дети рисуют войну

На исходе двадцатого века.

Им не надо бояться бомбежки ночной,

Сухари экономить не надо.

Их в эпохе иной обойдет стороной

Позабытое слово «блокада».

Мир вокруг изменился, куда ни взгляну.

За окошком гремит дискотека.

Ленинградские дети рисуют войну

На исходе двадцатого века.

Завершились подсчеты взаимных потерь,

Поизнетилось время былое.

И противники бывшие стали теперь

Ленинградской горючей землею.

Снова жизни людские стоят на кону,

И не вычислить завтрашних судеб.

Ленинградские дети рисуют войну,

И немецкие дети рисуют.

Я хочу, чтоб глаза им отныне и впредь

Не слепила военная вьюга,

Чтобы вместе им жить, чтобы вместе им петь,

Никогда не стреляя друг в друга.

В камуфляже зеленом, у хмеля в плену,

Тянет руку к машине калека.

Ленинградские дети рисуют войну

На исходе двадцатого века.

И соседствуют мирно на белом листе

Над весенней травою короткой

И немецкая каска на черном кресте,

И звезда под пробитой пилоткой.

2000

 

 

ПАМЯТИ КОНВОЯ PQ-17

(песня)

Аргумент в неоконченном споре –

Злой сирены пронзительный вой.

Для похода в студеное море

Корабли собирает конвой.

Им волна раскрывает объятья,

Им поют, провожая, гудки.

Это ваши друзья или братья, –

Помолитесь за них, моряки.

Каждый твердо в звезду свою верит.

Только знать никому не дано,

Кто сумеет вернуться на берег,

Кто уйдет на холодное дно.

Не дожить им до скорой победы,

Ненадежной мечте вопреки.

Это ваши отцы или деды, –

Помолитесь за них, моряки.

Вспомним тех, кто стоит у штурвала,

Чтоб погода нелетной была,

Чтобы бомба суда миновала

И торпеда в пути обошла.

Отлетают их светлые души,

Словно чайки в полете, легки.

Никому не добраться до суши, –

Помолитесь за них, моряки.

Над водою, соленой от горя,

День полярный горит синевой.

Для похода в студеное море

Корабли собирает конвой.

Там грохочут салюты прибоя,

И намокшие тонут венки.

Это те, кто закрыл вас собою, –

Помолитесь за них, моряки.

2003

 

 

Я ИДУ ПО УРУГВАЮ

(песня)

«Я иду по Уругваю,

Ночь — хоть выколи глаза.

Слышны крики попугаев

И мартышек голоса».

Над цветущею долиной,

Где не меркнет синева,

Этой песенки старинной

Мне припомнились слова.

Я иду по Уругваю,

Где так жарко в январе,

Про бомбежки вспоминаю,

Про сугробы на дворе.

Мне над мутною Ла-Платой

Вспоминаются дрова,

Год далекий сорок пятый,

Наш отважный пятый «А».

Малолетки и верзилы

Пели песню наравне.

Побывать нам не светило

В этой сказочной стране.

Я иду по Уругваю,

В субтропическом раю,

Головой седой киваю,

Сам с собою говорю.

Попугаев пестрых перья,

Океана мерный гул…

Но линкор немецкий «Шпее»

Здесь на рейде затонул.

И напомнит, так же страшен,

Бывшей мачты черный крест,

Что на шарике на нашем

Не бывает дальних мест.

Я иду по Уругваю

В годы прошлые, назад,

Вспоминаю, вспоминаю,

Вспоминаю Ленинград…

«Я иду по Уругваю,

Ночь — хоть выколи глаза.

Слышны крики попугаев

И мартышек голоса».

1984

 

 

КОРПОВО

(песня)

Наши деды стреляли друг в друга на этой земле,

Где ржавеют сегодня остатки солдатских жетонов.

Над могилами их только ветры осенние стонут

Да морозные вьюги снегами шуршат в феврале.

Наши деды, увы, были в судьбах своих не вольны.

Мне хотелось бы верить, что время наступит иное,

Где над Русской землей, над Германией и над Чечнею

Не займется пожар бесполезной и горькой войны.

В память всех убиенных горит под иконой свеча,

А гостей, как ведется, встречаем мы хлебом и солью.

Общей памятью все мы едины и общею болью,

Наша дружба надежна, и наша любовь горяча.

Протяни же мне руку, далекий неведомый друг,

Чтобы дымом пожаров не вспыхивать яркому лету,

Чтобы больше ни разу зеленую нашу планету

Не опутывал свастики черно-кровавый паук.

Так давайте дружить, чтобы больше ни разу опять

Не топтали пшеницу соляркой пропахшие танки,

Чтобы внукам потом безымянные наши останки

Не пришлось бы в полях, начиненных железом, искать.

Так давайте дружить, чтобы в будущих новых веках

На земле новгородской, обители тихой печали,

Не команды чужие и хриплые стоны звучали,

А звучали бы общие песни на двух языках.

2001

 

 

ВОЙНА

Признаться в том давно уже пора,

Что медленнее прочих наши реки.

Для нас война закончилась вчера,

Для европейцев – словно в прошлом веке.

Нам позабыть о ней не суждено,

Как будто в жизни нет иных забот нам, –

Со всех сторон нас обложили плотно

Газеты, телевиденье, кино.

Для нас одних почти уже полвека

Все тянутся разор и нищета,

Все за спиной ее маячит веха, –

Кому за это предъявлять счета?

Былые раны вылечив вполне,

Клокочет мир новорожденной силой.

Лишь мы твердим с покорностью унылой:

“Война, войны, войною, о войне”.

И кто тому действительно виной,

Что, выиграв кровавые сраженья,

Мы в мирной жизни терпим пораженья,

Их объясняя давнею войной?

1988

 

 

 

Вспомним блокадные скорбные были,

Небо в разрывах рябое,

Чехов, что Прагу свою сохранили,

Сдав ее немцам без боя.

Голос сирены, поющей тревожно,

Камни, седые от пыли.

Так бы и мы поступили, возможно,

Если бы чехами были.

Горькой истории грустные вехи,

Шум пискаревской дубравы.

Правы, возможно, разумные чехи —

Мы, вероятно, не правы.

Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, —

Брюгге без выстрела брошен.

Правы влюбленные в жизнь парижане,

Дом свой отдавшие бошам.

Мы лишь одни, простофили и дуры,

Питер не выдали немцам.

Не отдавали мы архитектуры

На произвол чужеземцам.

Не оставляли позора в наследство

Детям и внукам любимым,

Твердо усвоив со школьного детства:

Мертвые сраму не имут.

И осознать, вероятно, несложно

Лет через сто или двести:

Все воссоздать из развалин возможно,

Кроме утраченной чести.

2013

 

 

НАД ПРОСТРЕЛЕННОЮ КАСКОЙ

(песня)

Над простреленною каской

Плачет мать в тоске вселенской

От Германской до Афганской,

От Афганской до Чеченской.

Пепел кружится, рассеян,

Над размытыми путями.

Злая мачеха Расея,

Что ты делаешь с дитями?

Для того ли их кормили

Сбереженными кусками,

Чтобы к братской их могиле

Мы тропиночку искали?

Нет житья с добром и лаской,

Нету счастья доле женской,

От Германской до Афганской,

От Афганской до Чеченской.

Опечаленные лица,

Звуки сдержанного мата,

Пыль дорожная клубится

Возле райвоенкомата.

Для солдатской службы честной

Будут мальчики рождаться

От Афганской до Чеченской,

От Чеченской до Гражданской.

1995

 

 

Грозами беременные тучи,

Темная осенняя вода.

Ничему история не учит,

Никого не учит, никогда.

Статуи на площадях широких,

В поле искореженный металл.

Бесполезны все ее уроки

Для того, кто книжек не читал.

Чтобы снова не тонуть во мраке,

Все забыть стараясь поскорей,

Не ломайте вышки и бараки

Концентрационных лагерей.

Старые не забывайте раны

Долгой ночью и коротким днем.

Не сносите памятник тирану,

Чтобы вечно помнили о нем.

Гитлер, Муссолини или Сталин,

Те, кого сегодня в мире нет, —

А иначе вновь его поставят

Ваши внуки через сотню лет.

2013

 

 

РОДСТВО ПО СЛОВУ

Неторопливо истина простая

В реке времен нащупывает брод:

Родство по крови образует стаю,

Родство по слову — создает народ.

Не для того ли смертных поражая

Непостижимой мудростью своей,

Бог Моисею передал скрижали,

Людей отъединяя от зверей?

А стае не нужны законы Бога, —

Она живет заветам вопреки.

Здесь ценятся в сознании убогом

Лишь цепкий нюх да острые клыки.

Своим происхождением, не скрою,

Горжусь и я, родителей любя,

Но если слово разойдется с кровью,

Я слово выбираю для себя.

И не отыщешь выхода иного,

Какие возраженья ни готовь, —

Родство по слову порождает слово,

Родство по крови — порождает кровь.

1999

 

 

 

• Свежие записи

  • Атланты

• Свежие комментарии

  • Мария Севела к записи «В поисках идиша»
  • Феликс к записи Только любовь остается.
  • Сергей к записи Только любовь остается.
  • Елена Райская к записи С ЮБИЛЕЕМ, ДОРОГОЙ АЛЕКСАНДР МОИСЕЕВИЧ! Сотрудники Фонда Александра Городницкого
  • Валентина к записи Творческий вечер в зале «У Финляндского»

• Архивы

  • Ноябрь 2016

• Рубрики

  • Без рубрики

• Мета

  • Войти
  • RSS записей
  • RSS комментариев
  • WordPress.org