Бездомность Пушкина извечна и горька,
Жилья родного с детства он не помнит —
Лицейский дортуар без потолка,
Сырые потолки наёмных комнат,

Угар вина и карточной игры.
Летит кибитка меж полей и леса.
Дома — как постоялые дворы,
Коломна, Кишинев или Одесса.

Весь скарб нехитрый возит он с собой:
Дорожный плащ, перо и пистолеты, —
Имущество опального поэта,
Гонимого стремительной судьбой.

Пристанищам случайным нет конца,
Покоя нет от чужаков суровых.
Михайловское? — Но надзор отца.
Москва, Арбат? — Но скупость Гончаровых.

Убожество снимаемых квартир:
Все не свое, все временно, все плохо.
Чужой, не по летам его, мундир,
Чужая неприютная эпоха.

Последний дом, потравленный врагом,
Где тонкие горят у гроба свечи,
Он тоже снят ненадолго, внаем,
Который и оплачивать-то нечем.

Дрожащие огни по сторонам.
Февральский снег восходит, словно тесто.
Несется гроб, привязанный к саням, —
И мертвому ему не сыщут места!

Как призрачен любой его приют! —
Их уберечь потомкам — не под силу, —
Дом мужики в Михайловском сожгут,
А немцы заминируют могилу.

Мучение застыло на челе —
Ни света, ни пристанища, ни крыши.
Нет для поэта места на Земле,
Но вероятно, «нет его и выше».

1987